Я благодарна Польше. Интервью с Идой Гендель.
ВНИМАНИЕ! КОПИРОВАНИЕ И ПЕРЕПОСТ ПЕРЕВОДОВ НА ДРУГИЕ РЕСУРСЫ ТОЛЬКО С СОГЛАСИЯ АДМИНИСТРАЦИИ ФОРУМА!
Дорота Шварцман: - я очень взволнована возможностью разговаривать с Вами. У меня хранятся Ваши записи; во времена моего детства они часто звучали по радио. Я их не забыла, особенно Ваше исполнение румынских танцев Бартока – я никогда не слышала, чтобы кто-нибудь еще так играл.
Ида Гендель: - В этом нет моей вины.
- Скорее, это Ваша заслуга.
- Недавно я была в составе жюри одного скрипичного конкурса, который выиграл молодой парень из Украины. Очень талантливый и при этом красивый, как кинозвезда – высокий, красивый, со светлыми волосами. Играл, кроме всего прочего, и эти румынские танцы. Я слушала его и поражалась, как же так получается, что эта молодежь не слышит той красоты, не умеет извлечь стиль, играет так поверхностно.
- Без души.
- Это правильное определение. Играют механически, чтобы поскорее закончить. А ведь там средняя часть, те трели флажолетов, они же такие красивые… Но кто сейчас ставит во главу угла красоту. Обучение поверхностное, люди думают прежде всего о том, как побольше заработать. И побыстрее. Это похоже на гонки: кто-то играл данное произведение за рекордное время в семь минут, но сейчас этот рекорд побит и оно сыграно за шесть минут и пятьдесят девять секунд. А что сложнее всего в балете? Не пируэты, а адажио. Когда надо уметь задерживаться, танцевать медленно и держать все под контролем. Так же и с музыкой. Быстро играть сможет каждый, кто овладеет техникой. Но контролировать смычок, иметь силу воли, чтобы не повести его слишком рано – это труднее всего, такой техникой мало кто сегодня владеет. Люди, мне кажется, не утруждают себя этим.
- Занимаетесь ли Вы преподавательской деятельностью? Вы очень многое могли бы передать…
- Я не учу. И не хочу. Может быть, когда-нибудь, когда я уже не буду играть, я изменю свое мнение, но не сейчас пока. Иногда мои приятели профессора уговаривают меня провести курсы, мастер-классы по всему миру. Но мне кажется, что и так уже слишком много скрипачей, которым негде играть. И кроме того, если кто-то в действительности хочет чему-то от меня научиться, то зачем я должна ему рассказывать, что я делаю со скрипкой? Пусть послушает, как я играю! А если он не сможет, услышав, понять, то получится, что это было впустую потраченное время для меня на сцене и для него в зале.
- У Вас тоже все началось с прослушивания?
- Я впервые взяла скрипку в руки в три с половиной года. Это была скрипка моей старшей на восемь лет сестры Алисии. Наш отец, который был родом из православной еврейской семьи, любил музыку и сам мечтал быть скрипачом. Он стал художником-портретистом, но решил, что своих детей отправит учиться музыке. А было это в Хельме, где мы родились. Отец отправил мою сестру к профессору Добковскому. Но однажды явилась я, взяла в руки скрипку и заявила: «Я здесь скрипачка!» Это была скрипка три четверти, но я как-то справлялась. Профессор Добковский услышал меня первым. Я этого не помню, но вроде бы он схватился за голову и закричал, что в жизни еще такого не видел и не слышал. Потому что я сразу заиграла – не скрипела, не хрипела, а сразу же играла полноценным звуком. Мы около года играли с сестрой дуэтом, изображая пару вундеркиндов, а потом она решила выбрать фортепиано. Но это было уже позднее, когда м ы жили вначале в Варшаве, а потом в Лондоне.
- В Варшаве Вас отправили в консерваторию, и одновременно Вы посещали занятия Карла Флейша.
- Отец хотел, чтобы именно он подготовил меня к конкурсу имени Венявского. Мы поехали в Париж, где я ходила к нему на уроки около месяца. После конкурса я вновь пару месяцев ездила к нему, но уже в Лондон, где мы осели, когда началась война.
- Вы помните конкурс? Вы добились наибольшего успеха среди польских музыкантов: седьмое место.
- Это была для меня, действительно, большая честь, поскольку, если говорить о его уровне, то это был для меня первый большой конкурс. Жинетт Нево, к сожалению, погибла в результате несчастного случая, но Давид Ойстрах, Генри Темянка, Бронислав Гимпель – это величайшие имена. В конкурсе, кроме меня, участвовало еще трое детей, тоже замечательных. Старшим был Борис Гольдштейн, его называли Буся. Я встречалась с ним несколько лет спустя, когда была с концертами в СССР. Он был выдающимся скрипачом. Третим ребенком была Елизавета Гилельс, сестра Эмиля, а четвертым – Йозеф Хасид.
- Также преждевременно умер.
- Ему было 24 года. Большой талант. В результате каждый из нас сделал карьеру.
- Вы были самой младшей. И вы услышали после конкурса, что…
- Конечно. Отец заявил, что Флеша мне не достаточно. Он сказал: «Тебе требуется что-то еще, у Флеша замечательный талант обучать людей с техническими проблемами. Ты играешь все, но тебе нужно больше музыки.» И принял решение забрать меня к Энеску. Мы поехали в Париж – и это стало для меня откровением. У меня словно открылись глаза. Я сразу почувствовала, что встала на правильный путь. Энеску был гением. Дирижировал и писал музыку, был выдающимся пианистом и феноменально играл на скрипке. Когда я услышала, как он играет вторую часть Сонаты ре-мажор Генделя… Это было нечто божественное. Такая чистота – не подобрать слова, так, словно это ангельская чистота. Чистота, означающая, скорее, чистоту души. Так он играл. Сейчас нет таких людей, так преданных музыке, сконцентрированных на музыке, преданных ей. Это словно религия, наичистейшая вера. На занятиях он мало разговаривал, если хотел что-то показать, то играл на фортепиано, не на скрипке. Но сразу было понятно, что он имел в виду.
- Ваш отец обладал неимоверной интуицией в выборе преподавателей.
- Он все знал. Хотя и не учился никогда. Когда я была уже взрослой девушкой, то попробовала его проэкзаменовать. Сыграла одно произведение в двух разных интерпретациях и спросила: «Папа, как ты считаешь, какое исполнение лучше?» Его ответы всегда были безошибочными. Не только мои учителя, не только артисты, которым я была представлена, а также музыканты, с которыми я работала, всегда хотели говорить о музыке не со мной, а с ним. Не обращали на меня внимание. Вероятно, потому, что я была ребенком, хотя не только это – попросту они получали огромное удовольствие от беседы с отцом, который все в совершенстве понимал, а я, признаться, не всегда. Это было, однако, и позже, когда я стала старше: когда я впервые играла под руководством Сергея Челибидаке: он также отозвал моего отца в сторону и долго разговаривал об интерпретации, фразировке, а я стояла и наблюдала издалека: это что же происходит? А как же я? Я завидовала.
В детстве я была представлена многим выдающимся артистам. Расскажу анекдот о Яше Хейфеце. У многих о нем складывалось мнение, что он был суровым и неприступным. Одна китайская скрипачка рассказывала мне, что спросила его, может ли она для него сыграть. Он согласился. Она пришла за пять минут до условленного времени – он взглянул на нее и сказал: «Приходи через пять минут». Я думаю, что это была не грубость, а специфическое чувство юмора. Я познакомилась с ним, когда мне было семь лет, но только через несколько лет, в Лос-Анджелесе, познакомилась с ним поближе. Он пригласил меня на урок. Я пришла в шляпе с широкими полями – привыкла в таких ходить – а он поднял на меня голову и спросил: «Зачем ты носишь такую большую шляпу?» А я на это ответила: «Потому что она – мой телохранитель. Никто и близко ко мне не подойдет». Он долго смеялся. Я убеждена, что его часто неправильно понимали – все его боялись, потому что думали, что он очень суровый. А он мастерски играл на этом.
- Хочу еще спросить о начале Вашего обучения: Вы родились в бедной семье, где родители брали деньги, чтобы выезжать за границу и содержать все семейство в Варшаве?
- Должна сказать, что я очень благодарна польскому правительству, которое предоставило мне стипендию для обучения. Я получала ее до начала войны. Также меня поддерживала Варшавская филармония: я с детства выступала там на пятничных концертах. Помню некоего господина Цихоцкого, у которого в карманах всегда было полно конфет. Не всем музыкантам нравилось, что я играю с ними; один из них – не помню его имени – стал протестовать, сказал – с чего бы это такая маленькая девочка должна играть концерт, пусть идет в школу! Но его не послушали и приглашали меня и дальше. Все это описано в моей автобиографии «Женщина со скрипкой» изданной в Лондоне в 1970 году. Сейчас я пишу вторую часть, но мне все некогда ее закончить. Возможно, судьбе было угодно, чтобы я могла описать то, что со мной сейчас произошло: визит на родину в Хельм, игра в Биркенау перед Бенедиктом XIV. А также концерт в Кракове. Посвященный памяти Иоанна Павла II, пред которым я преклонялась. Атмосфера была замечательной. Я всегда с удовольствием возвращаюсь в Польшу. Осенью приеду снова, чтобы принять участие в работе жюри конкурса им. Венявского. Что касается Венявского: очень хотела бы исполнить все его произведения с оркестром. В мире он очень мало известен, а ведь у него такая красивая музыка.
- Спустя столько лет Вы все так же великолепно говорите по-польски.
- Дома я всегда говорю по-польски.
http://www.ruchmuzyczny.pl/PelnyArtykul.php?Id=151
